XIII.
При Федоре Алексеевиче и в правление царевны Софии.

аша история в царствование Федора Алексеевича, не богата фактами: потому что оно продолжалось всего шесть лет (1676-82). Он вступил на престол 14 лет и был очень хилого сложения. В день кончины отца своего, он лежал больной в постели, и его на руках принесли в Грановитую палату и посадили на престол. Сама кратковременность этого царствования и сходство его по духу с последними годами правления царя Алексея Михайловича обуславливает то, что оно не дало много нового. Хотя Матвеев и Нарышкины подверглись в это время опале и удалению от двора, но начавшееся сближение с Западом продолжалось. Питомец прежде упомянутого Симеона Полоцкого, научившийся от него по-латыни и по-польски, сам писавший вирши, или стихи, царь Феодор не чуждался нововведений в духе Запада.
В придворной верхней типографии Симеон Полоцкий деятельно, без разрешения патриарха, печатал свои книги. Так, в 1680 году был напечатан в этой типографии тестамент Василия, царя греческого, а за тем стихотворный псалтырь. При типографии находилось училище, помещавшееся в трех палатах, коим заведовал монах Тимофей, а учителями приглашены были два грека Лихуды. В 1684 году училище было переведено в Богоявленский монастырь. В 1685 году патриарх Иоаким перевел это училище в Заиконоспасский монастырь. Симеон Полоцкий выработал проект преобразования этой школы в высшее училище-в Славяно-греко-латинскую академию, в коей должны систематически изучаться богословие, философия, пиитика, риторика и все части грамматики. Она должна быть не только рассадником науки, но и охранительницей православия: наблюдать за инославными иностранцами и судить еретиков. Но академия была открыта, по смерти Феодора Алексеевича, в правление царевны Софьи. Большой портрет этого царя до сих пор находится в Заиконоспасском училище. Симеон Полоцкий похоронен в Чудовом монастыре.
При Феодоре Алексеевиче продолжалось начатое еще при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче преобразование нашего войска по западноевропейским образцам. Это обсуждалось на земском соборе, высказывавшемся в пользу уничтожения местничества и старинных родовых счетов бояр. И Москва была свидетельницей сожжения разрядных книг и заведения новых родословных. В это время число полков иноземного строя у нас было более 60, а именно 25 конных (рейтарских и копейных) и до 40 пеших солдатских. Душой этого преобразования был князь Василий Васильевич Голицын, любимец царевны Софьи. Он продолжал действовать в духе Ордина-Нащокина, который желал, чтобы мы учились хорошему у иностранцев, и советовал царю Алексею Михайловичу завоевать Нарву, Орешек (Шлиссельбург) и все течение Невы до Ньешанца, где впоследствии был построен Петербург, и в особенности Ригу, как важную пристань близ моря, что пролагало нам пути на запад.
При Феодоре Алексеевиче было отменено местничество, т.е. право занимать придворные, военные и другие должности, запрещены были споры из-за них, уничтожены были разрядные книги и заменены родословными. Заменивший Нащокина, по управлению посольским приказом, князь В. В. Голицын, был горячим поклонником Запада, нередко забывавшим русскую старину. В его доме, в Охотном ряду, все было устроено на европейский лад: в больших залах простенки были заставлены зеркалами, на стенах висели портреты (парсуны) русских и иностранных государей и немецкие географические карты. У него была значительная библиотека, в коей русский летописец стоял рядом с немецкой геометрией. В библиотеке Голицына были и "Политичные думы" Крижанича. Голицынский дом был центром для приезжавших в Москву образованных иностранцев. Он, вместе с другими придворными, играл в хоромах царевны Софьи "Доктора поневоле" Мольера и часто говорил о необходимости для бояр ездить за границу и отдавать детей для обучения в польские школы. От Голицына иностранцы были без ума...
Под западным влиянием в Москве начинают замечаться в это время и бытовые перемены. Феодор Алексеевич в первый раз был женат на Агафье Семеновне Грушецкой, польского происхождения. Ее влиянию приписывают то, что в Москве начали в то время брить бороды, носить польские кунтуши и сабли.
В то же время царь, заметив беспорядки в езде по Москве, повелел боярам, окольничим и думным людям ездить в городе на двух лошадях. В праздничные дни боярам дозволялось ездить на четырех лошадях, а в случае свадьбы-шестериком. В это время у нас появляются кареты.
При Феодоре Алексеевиче московские церкви были разделены на сороки, или заказы, и поставлены были под ведение заказчиков, нынешних благочинных. Сороков было шесть: Китайский (159 церквей), Пречистенский (210), Никитский (176), Сретенский (150), Ивановский (117) и Замоскворецкий (131). Во всех сороках было 943 церкви, в том числе во имя св. Николая 128.
В Кремле, при Феодоре Алексеевиче, строились палаты для приказов. Так, в 1677 году готовы были нижние этажи 28 палат и стали строить верхние. На проезжих воротах была построена церковь Трех Исповедников. В 1680 году царь указал в новопостроенных палатах учинить приказы: от Архангельского собора Польский с четвертьми (4 палаты), у проезжих ворот Большая казна и Новгородский приказ с четвертьми. На Мстиславском дворе, от проезжих ворот, Поместный приказ с четвертьми (4 палаты), рядом Казанский дворец (в одной палате здесь был устроен колодезь). Рядом с поместным приказом поместился Стрелецкий. В Китае-городе, на Ильинке, был выстроен храм св. Николая (Большой крест).
Патриарх Иоаким в своей слободе, на Козьем болоте, откуда тек ручей в речку Пресню, неподалеку от тамошних прудов, приказал вырыть несколько прудов, из коих один существует до сих пор и называется Патриаршим. В 1681 году на Пресне был выстроен государев дворец и при нем каменная церковь Воскресения, отчего государево село стало называться Новым Воскресенским. В том же году сюда была перенесена деревянная церковь Николы Чудотворца "с курьей ножки", близ Поварской.
В это царствование построена Дмитрием Калошиным, близ Девичьего поля, церковь Неопалимой Купины. Этот боярин особенно чтил икону Неопалимой Купины, находившуюся в Святых сенях пред Грановитою палатой. Однажды он подпал царскому гневу, хотя и не знал за собою никакой вины, и стал молиться пред этой иконой о небесном заступничестве. Богоматерь, явившись во сне царю, возвестила ему о невинности опального. Освободившись от своей невзгоды, боярин в благодарность за это построил Неопалимовский храм.
27 апреля 1682 года удар колокола на Иване Великом возвестил Москве о кончине царя Феодора Алексеевича. Во дворец отправились патриарх Иоаким с архиереями и бояре. Собравшиеся прежде всего поклонились усопшему царю, а затем целовали руки его двум братьям, царевичам Иоанну и Петру Алексеевичам. Приходилось решать вопрос, кому наследовать престол после бездетного Феодора. Старшей его брат был болезнен, подслеповат и слабоумен (скорбен главою). Десятилетний Петр был крепок телом и уже обнаруживал замечательные способности. Немедленно духовные лица и бояре собрались, для решения вопроса, в передней палате. Большинство бояр, прибывших, на случай смятения, в панцирях, было на стороне Петра, но и не мало было и на стороне Иоанна. Чтобы прекратить недоумение, по предложению патриарха, решено было предложить это дело людям всех чинов Московского государства. В Москве находились призванные Феодором (по вопросу о податях и отправлении выборной службы) выборные люди. Народ собрался пред церковью Спаса за Золотою решеткою и на предложенный патриархом вопрос провозгласил царем Петра. Он находился в это время у гроба брата. Освященный собор и бояре нарекли его здесь царем. Патриарх благословил государя-отрока крестом, и его посадили на трон. Бояре, дворяне и люди всяких чинов принесли ему присягу, поздравляли его с восшествием на престол и целовали царскую руку.
На другой день происходило погребение царя в Архангельском соборе. Тело его несли в санях стольники, а за ним в других санях несли молодую вдовствующую царицу Марфу Матвеевну Апраксину. За гробом шел царь-отрок. Но рядом с Петром, вопреки обычаю, шла девица-царевна Софья. Она громко голосила и покрывала своими воплями причитанья целой толпы черниц. Она была уже 25 лет и отличалась дородством и еще при покойном брате покинула терем и, владея не малым образованием, принимала участие в делах правления. По окончании погребения, царевна Софья, возвращаясь во дворец, всенародно вопила: "брат наш, царь Феодор, нечаянно отошел со света отравою от врагов. Умилосердитесь, добрые люди, над нами, сиротами. Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата-царя. Иван, наш брат, не избран на царство. Если мы чем перед вами, или боярами провинились, отпустите нас живых в чужую землю, к христианским королям".
Это показывало, что Софья уже в этот момент готовилась вырвать правительственную власть из рук Нарышкиных и овладеть ею. Ее агенты, с первых же дней, стали шнырять в Стрелецких слободах, за Москвой-рекой: в приходах Троицы в Вишняках, Петра и Павла на Калужской улице и Казанской у Калужских ворот, в Земляном городе, у Пимена в Воротниках, у Сергия в Пушкарях, у Троицы на Листах, у Николая Чудотворца в Воробине, у Спаса в Чигасах за Яузой.
Мы не станем описывать известные подробности Стрелецкого бунта, отмеченного кровавыми явлениями и утихшего, к концу мая 1682 года, государственным переворотом, выразившимся провозглашением первым царем Иоанна, вторым-Петра, а правительницей Софьи. Упоминаем бунт раскольников, опиравшихся на стрельцов и дошедших до дерзкого требования, чтобы цари венчались по старым обрядам. Памятниками этого смутного времени в Москве явились столб на Красной площади, поставленный, по требованию стрельцов, с именами убитых ими бояр и с перечислением мнимых их вин, и гробница убитого тогда пред Красным крыльцом боярина Матвеева, у Николы на Столпах.
Смута еще не улеглась, а венчание на царство обоих государей было совершено 25 июня. Все происходило по установившемуся обряду. Первым лицом при коронации был князь Василий Голицын. Перед возложением на государей венцов патриарх, облаченный в саккос митрополита Фотия, спросил царей, "како они веруют и исповедают Отца и Сына и Святого Духа?" Государи в ответ на это прочитали вслух символ веры. Коронационный обед, по установившемуся обычаю, происходил в Грановитой палате.
Недолгое и смутное время правление царевны Софьи не могло оставить по себе многих памятников в Москве.
В ноябре 1682 года в Кремле произошел большой пожар; сгорели выстроенные Феодором деревянные хоромы Петра Алексеевича и царевен; загорелся Успенский собор, на котором сгорела медная кровля и в главах оконницы; все значительные иконы и мощи были вынесены в Архангельской собор на то время, пока шли работы по восстановлению первопрестольного собора. В возобновленном Успенском соборе патриарх поставил епископа Луцкого и Острожского Гедеона (князя Святополка-Четвертинского) в митрополита Киевского и Галицкого. Через три года, на месте погоревших, выстроены были новые, для царя Петра и его матери, деревянные хоромы (в дворцовом при них саду Петр пускал на пруду маленькие кораблики), а для царевны Софии и других меньших царевен были возведены трехэтажные каменные палаты; в нижнем этаже их была устроена, по приказанию Софьи, комната, "где сидеть с боярами и слушать всякие дела". В то же время на кормовом дворе, возле верхнего красного сада и новых хором царя Петра, построена церковь св. Петра и Павла. Для подкрепления Верхоспасского собора в Меньшой Золотой палате подведены были под своды крестообразные каменные "перететивы". Возобновлены были Грановитая, Золотая (средняя), Ответная и другие палаты. Вообще пред единодержавием Петра Кремль достиг апогея своего величия. Царские дворцы находились в самом цветущем состоянии, до какого не достигали ни в одно из предыдущих царствований. В это время обширность и великолепие дворцов вполне выражали характер царской жизни, во всем ее блеске и пышности.
В 1686 году было окончено построение церкви во имя святителя Алексея в Чудовом монастыре, по чертежу, данному Феодором Алексеевичем. Цари Иоанн и Петр Алексеевичи собственными руками перенесли мощи святителя Алексия из храма Михаила Архангела, во вновь построенную церковь, где они стоят и ныне. Царевна Софья участвовала, вопреки обычаю, в этом торжественном шествии. При большом звоне во все колокола, правительница вышла с обоими царями из дворца и прошла с ними в Чудов монастырь. Здесь она, во время службы, стояла рядом с ними, а когда цари, вместе с патриархом, понесли Угодника, она одна из всего царского семейства следовала за ними. С этих пор она не пропускала уже ни одного торжества, или крестного хода, чтоб показаться народу. Этим она старалась достичь того, чтобы все привыкли смотреть на нее, как на свою царицу и самодержицу.
Памятником в Москве правления царевны Софьи был Каменный мост чрез Москву-реку, считавшийся чудом нашей столицы наравне с Иваном Великим. До этого времени Замоскворечье соединялось с Кремлем и Белым городом, посредством так называемых "живых мостов", кои составлены были из плотов и разводились в половодье. Мы видели, что Михаил Феодорович, для постройки постоянного каменного моста, вызвал из-за границы инженера Ягана Кристлера, который сделал модель этого моста и начал его постройку. Но она остановилась за смертью царя, возобновилась только при Софье Алексеевне и продолжалась пять лет, от 1682 года по 1687 год. Строитель моста был какой-то монах, имя которого, к сожалению, остается неизвестным. Вбивали дубовые сваи в русло реки и, настлав их брусьями, выводили на них каменные сооружения. Постройки стоили так дорого, что тогда сложилась пословица: "дороже каменного моста". На левом берегу реки, с двух сторон к этому мосту, называвшемуся Всесвятским, примыкали вторая кремлевская стена и стена Белого города, сходившиеся у Всесвятской стрельницы с проезжими воротами. У отводных его быков пристроены были водяные мукомольные мельницы с плотинами. На самом мосту стояли палаты Предтеченского монастыря, еще четыре небольшие палатки и деревянные лавки. На южном конце моста были ворота и палаты, над коими возвышались два шатровые верха, увенчанные двуглавыми орлами. Под ними находились галереи, из коих деревянный сход вел на набережную, к Царицыну лугу и Берсеневке. Здесь находились каменномостские бани.
Правление царя-девицы было смутно. Оно, как известно, началось буйством раскольников, кои, опираясь на сочувствовавшего им нового начальника Стрелецкого приказа князя Хованского и старообрядческую часть мятежного войска, под предлогом прений о вере с патриархом и всем освященным собором, совершили буйство и на Красной площади и в самой Грановитой палате, не смотря на присутствие здесь правительницы и обоих царей. Торжествовавшие раскольники праздновали свою мнимую победу и при колокольном звоне торжественно служили благодарственный молебен в церкви Спаса в Чигасах. Но скоро они, по приказанию царевны, были схвачены, и Москва видела, как казнили на Красной площади их вожака Никиту Пустосвята.
Поддерживавший раскольников и мутивший стрельцов князь Хованский стал подозрителен для двора, а волнения среди стрельцов все росли. Эти обстоятельства принудили царевну со всем царским семейством уехать из Москвы, сперва в село Коломенское, а затем в Воздвиженское близ Троицы. Обвиненный в цареубийственных замыслах Хованский с сыном был вызван туда и казнен. Стрельцы было захватили Кремль и готовились к вооруженному сопротивлению, но когда Софья, на защиту царской семьи, созвала к Троице служилых людей, стрельцы одумались и принесли чрез своих выборных повинную. Царевна-правительница отправила часть стрелецких полков в Киев и приказала снять поставленный на Красной площади столб, на коем написано было оправдание мятежных действий стрельцов, 15, 16 и 17 мая. Начальником стрелецкого приказа был назначен думный дьяк Федор Шакловитый, ставший опасным орудием Софьи против ее брата Петра.
Очевидно было, что Софья Алексеевна из временной регентши стремилась стать царицей, хотя ее правление и не было благословлено успехами и сопровождалось много раз неудачами, каковы были неудачи двух походов ее любимца князя В. В. Голицына в Крым, за кои он, впрочем, был осыпан милостями царевны. Она не только принимала послов, решала государственные дела и писала грамоты от своего имени и своих братьев, но и называла себя самодержицей.
Памятником этих ее стремлений остаются ее портреты, на коих она изображается в короне, со скипетром и державой в руках и во всем царском облачении, каким является приведенное нами ее изображение на императорском орле. Портрет ее выгравирован был вызванным из Чернигова сих дел мастером Тарасевичем, который, как говорилось тогда, "умел печатать парсоны". Названный Тарасевич занялся этим делом в загородном доме Шакловитого, на Девичьем поле. Царевна была вырезана в царской короне, с державою и скипетром в руках и в царской одежде. Вокруг нее Длинный и подробный титул ее, с наименованием ее самодержицей всея Руси; далее были сделаны аллегорические изображения семи даром Духа, или добродетелей правительницы. Внизу были помещены стихи Ученика Симеона Полоцкого,-Сильвестра Медведева, восхвалявшие мудрость Софьи и сравнивавшие ее с различными славными царицами древнего мира. На другой доске, тот же Тарасевич, вырезал св. Феодора Стратилата, с воинскими доспехами у ног, с литаврами, знаменами, копьями и другим оружием, вероятно, в честь Феодора Алексеевича, Оттиски с этих портретов раздавались многим лицам, а один был послан в Голландию для печатания там, но с подписями и виршами на латинском и немецком языках. Более сотни экземпляров этого портрета были присланы из Голландии в Москву.
Вообще в это время в Москве начинает прививаться гравирование. Так, в 1685 году была выпущена у нас иллюстрированная "Комедия-притча о блудном сыне". Одновременно с этим образовалась особенная ветвь гравирования,-так называемые лубочные картины, которые вырезывались на деревянных досках. Народ охотно украшал стены своих домов лубочными картинами. Они печатались у Троицы на Листах и в приходе Успения в Печатниках, а продавались у Спасских и Варварских ворот и на крестцах. Патриарх Иоаким запрещал печатать иконы на лубочных листах, потому что, под влиянием иностранцев, появились отпечатки икон "на подобие лиц немецких и в своестранских одеждах".
Софья Алексеевна очень любила садоводство и в кремлевских садах заводила редкие тропические растения. Она любила также театральные представления. Карамзин в "Пантеоне российских авторов" говорит, что Софья занималась литературою: писала трагедии и сама играла их в кругу своих приближенных. А. Шаховской, на основании семейных преданий, уверял, что она написала духовную драму "Екатерина великомученица", которая ставилась у нее в терему. Петр отроком присутствовал будто на театральных представлениях своей сестры. Вообще Софья Алексеевна проявляла значительное образование, начало коему было положено ее учителем Симеоном Полоцким.
Но дни ее владычества были сочтены: в селе Преображенском росла, в лице ее брата, страшная гроза для похитительницы власти. Ко времени Петра I Москва вполне выработала свой тип и создала свою своеобразную физиономию, которая, не смотря на все последующая воздействия на нее, отличает ее не только от иностранных столиц, но и от новых городов самой России, начиная с Петербурга.
Обозренные нами эпохи создали из Москвы столицу Русского Царства и средоточие нашего православия, государственно-церковный и вместе народный центр. Это давало и самой ее внешности и всей ее жизни особый национально-самобытный характер, как престол и жилище Русских царей, она была, соответственно своему времени, блестяще и великолепно обстроена, особенно в своем сердце Кремле, с Китай-городом и в Белом городе. При тесном у нас союзе государства с Церковью, Москва, будучи резиденцией первосвятителя всероссийской Церкви, представляла собою столицу Русского православия. Религиозное усердие боярства и самого народа создали в Москве столько храмов, сколько нельзя найти ни в одном городе на свете. В Бозе почивший государь Александр Александрович, смотря на Москву с высоты Кремля, с глубокой меткостью суждения, сказал: "Москва- это храм России, а Кремль- это его алтарь". Действительно, то, что прежде всего поражает в Москве, это- кажущееся несчетным число глав ее храмов и поразительный звон колоколов этого, по выражению народному, "Златоглавого" города... Кажется, Москва готова была сделаться храмовыми святцами, минеями-четьими, кои читаются не в книгах, а в ее церквях, посвященных не только всем двунадесятым праздникам, но и огромному числу святых, память коих празднуется в Москве, то в том, то в другом ее конце, слышался красный звон храмового праздника. Величественна была обстановка царской жизни со множеством дворцов не в одном Кремле, а и в разных частях города, с громадным двором, с великолепными царскими выходами.
Все это, в связи с другими особенностями нашей жизни, налагало на быт москвичей свой особый отпечаток.
Но Москву, и при этом ее своеобразии, нельзя винить в безусловной национальной замкнутости, по отношению к иностранцам, в отчуждении от просвещения, развивавшегося на Западе. Ведь, Москва в своей Заиконоспасской академии, еще до Петра, создала уже, на основании начал возрождения наук и искусств, высшее училище, начинала допускать у себя влияние не одной техники, а и западноевропейского искусства, до театрального включительно. Об усвоении иностранной техники и говорить нечего. Москва завела у себя западноевропейский военный строй, устраивала уже пушечно-литейные и стеклянные заводы, выделку своего оружия, сахароварение, ботанические сады и т. д.. Она готова была и на дальнейшее заимствование всего полезного от иностранцев, но только желала это делать не вдруг, а постепенно, не огулом, а с разбором, так, чтобы это не нарушало народного органического творчества, не мешало бы развитию нашего национально-культурного типа, чтобы основы жизни оставались прежними.
Но под Москвой, на вольном воздухе села Преображенского, вырастал тот, кто развенчает Москву, кто перенесет из нее местопребывание царей на берег Варяжского моря, вместе со средоточием государственного церковного управления, кто прорубит там окно в Западную Европу, для широких заимствований оттуда, кто обрежет в Москве русские бороды и длинные старорусские полы и рукава одежд и заставит нас жить и действовать на западноевропейский лад.